Одна из самых мистических опер в мировой музыке — «Пиковая дама» — была представлена на Шаляпинском фестивале. В Казани она идет в постановке режиссера из Санкт-Петербурга Юрия Александрова. «Пиковой даме» посвящен сегодняшний выпуск фестивального дневника.

 

«Что наша жизнь?»

Нельзя не оценить идею организаторов Шаляпинского фестиваля — в течение двух вечеров подряд представить бессмертные шедевры творческого тандема двух русских классиков — Александра Пушкина и Петра Чайковского. Едва отзвучало финальное признание-поражение Евгения Онегина о его жалкой доле, как сцену Татарского театра оперы и балета им. М. Джалиля захватил вихрь карточного безумия во главе с Пиковой дамой.

«Что наша жизнь?» — вопрошает главный герой оперы в своей знаменитой финальной арии и сам же отвечает: «Игра!» Игра, в которой стираются грани окружающих реалий и фантазии, переплетающая судьбы героев в карточной феерии. Игра как череда сменяющихся мгновений — светлых, радостных, наполненных нежностью и мрачных серых, трагичных. Игра, пользуясь карточной терминологией, с full house (спаренными картами) любви бедного Германа к богатой внучке графини — Лизе; с «гвоздящей» идеей Германа собрать royal flush (выигрышную комбинацию), дабы добиться руки любимой, и спутанным shuffle (непредсказуемой перетасовкой) для главного героя в финале.

Для казанской постановки Юрий Александров в содружестве с художником Виктором Герасименко выбрал путь лаконичных и конкретных эмоциональных обобщений, облегчая доступ к скрытым душевным метаниям героев, помогая понять мотивы их поступков. Историческая «событийность» постановки экзистенциальна, и ее герои — лишь тени своей эпохи. Раскрытию режиссерского замысла способствует и сценография спектакля — тюлевая завеса, словно «дымка», отделяющая персонажей от зрительного зала; визуальные призраки Сен-Жермена, маркизы де Помпадур в сцене воспоминаний старой графини о ее бурной парижской молодости. В целом нельзя не отметить оригинальное символическое преломление сценографии: водоворот беспокойной Невы на видеоинсталляции, затягивающий Лизу в свой смертельный круговорот; каменные серые «могильные» блоки, раскрывающиеся перед героиней в момент смерти, они же становятся карточными столами в сцене-картине «Игорный дом».

Принцип «множества кодов» заложен в образе самой Пиковой дамы (она же Екатерина II в пасторально-карточной интермедии «Искренность пастушки»): сопровождающая ее свита пиковых «шестерок», преобразующаяся в хор приживалок; примостившийся на ступенях к трону графини Герман во вступлении — он уже ее раб, точнее, раб своей idea fix — тайны трех карт, и даже после смерти она способна управлять его судьбой.

 

Три карты

Режиссер изначально трактует Германа как безумца, а маниакальная одержимость героя к трем картам лишь ускоряет развитие его болезни. И если разбрасывание лепестков цветка (как и душащие Лизу объятия Германа, выворачивание ей рук, пренебрежительное отталкивание ее на пол под аккомпанемент напева: «Красавица! Богиня! Ангел!») еще можно объяснить помешательством главного героя, то сосредоточенное рассеивание целого букета белых пионов по сцене князем Елецким вызывало некоторые вопросы.

Да и сам Елецкий из благородно-степенного князя преобразился в гламурного персонажа, явно предпочитающего женское общество, при этом весьма прогрессивных взглядов, не чурающегося пуститься в плясовую со служанкой. В целом с поклонниками бедной Лизе явно не повезло. Герман и Елецкий пропевали любовные признания, глядя не на объект воздыхания, а отстраненно в зал (явно любя публику больше, чем объект воздыхания), и в финале спектакля кажется логичным ее отчаянное желание окунуться в смертельный омут реки.

В плане вокального исполнения бесспорным лидером постановки стала титулованная солистка Большого театра Татьяна Ерастова в партии титульной героини. Удивительное исполнение образа пожилой властной аристократки — ни одного лишнего «призвука», ни одного лишнего движения! Только мимика и голос выдавали капризный характер ее героини, с пренебрежением относящейся к приживалкам, и просто женщины, уставшей от мирской суеты и живущей одними лишь воспоминаниями (первые выкрики «Браво!» — после исполнения романса Гретри «Je crains de lui parler la nuit»).

Ее коллега по московской сцене — Олег Долгов, хотя и не драматический, но крепкий спинтовый тенор. Голос довольно насыщенного тембра звучал чисто, без видимых потерь и плакатно ярко. Одна из самых красивых теноровых арий оперного наследия Чайковского «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой» была наполнена экспрессией, а вот победный конец (исполнение знаменитой финальной арии «Что наша жизнь?») не убеждал. Вместо демонической сущности, alter ego героя, играющего ва-банк с судьбой, — усталость в голосе, смирение и даже проповедническое миролюбие.

Объемное лирико-драматическое сопрано с форсированными верхами молодой солистки Большого театра Марии Лобановой позволило ей без потерь исполнить первый сольный выход «Откуда эти слезы», достойно выслушать развернутые любовные признания сразу двух сценических поклонников и буквально отмучиться в предсмертной арии «Ax, истомилась я горем».

Партию Полины композитор написал для контральто, а у московского меццо Екатерины Лукаш ощущаются некоторые проблемы с низкими обертонами. Хотя сольные номера (романс «Подруги милые» и партию Миловзора) были пропеты весьма прилично, однако некоторое интонационное «шатание» не позволило в полной мере насладиться томной красотой женского дуэта «Уж вечер, облаков померкнули края» (в целом ансамблевые номера вызывали некоторые вопросы, особенно исполнение квинтета «Мне страшно»).

Владимир Целебровский, с хорошей выучкой и с чуть заметным «песочком» в голосе, весьма органично смотрелся в партии аристократа Елецкого (чисто эстетически нельзя не оценить импозантную внешность питерского баритона с новомодной стильной бородой goatee). Разочарованием (несмотря на все старания) стал Томский — Юрий Ившин, приятным очарованием — Андрей Валентий в эпизодической партии Сурина, которую белорусский бас выучил за неделю до спектакля.

Не перестает восхищать хор татарстанского театра (хормейстер — Любовь Дразнина). Особенно на сей раз хотелось бы отметить мужской хор в финальной картине «Игорный дом» — был такой кураж в «Будем пить и веселиться», что из зала под конец раздался одобрительный свист. Необычное явление для академического театра, но можно рассматривать сей факт как высшую форму художественно-эмоционального проникновения и искреннего восхищения. И оркестр театра под руководством итальянского маэстро Марко Боэми своей звуковой мистической атмосферой завораживал с первых оборотов баллады Томского во вступлении до финального проведения темы любви. Правда, маэстро дирижировал русской оперой без привычного «оголенного нерва» (когда все ждут неизбежную, как лавина, надвигающуюся трагедию и когда просто физически ощущается страх, непрерывный пульс, биение испуганных сердец главных героев), а в привычной итальянской роскошной тембральной «театральности», но публика осталась вполне довольна. В конце концов, у каждого свое, особенное, восприятие той или иной оперной постановки. А тут к тому же и музыка роскошная!